* * *
Живут лишь для нас парадоксы,
В плену мы у собственных схем.
Сомнения и вопросы
Не мучают Бога совсем.
Для Бога все четко и ясно,
Для нас темнота и туман;
Звезд лезем мы выше напрасно,
Мы этим и сходим с ума.
Ушли далеко ли от печки,
Не солнцем горим, фонарем.
Скромней будь человече,
И мыльным не будь пузырем.
* * *
День луны не замечает,
Даже если лунный полдень;
От шального крика чаек
Не поднимет речка волны.
Всякий скажет, между прочим,
Верной фразою окучит,
Что Луна нужнее ночью,
И глядится много лучше.
* * *
Снова цветут купавы,
Время для летних рос,
Отколосятся травы,
И подойдет покос.
Таволга тоже не вечна,
Молодость вечна в душе,
Время сбивает метко
Дай хоть какую мишень.
Не уходящих нету,
Движется так искони.
Мало живут поэты,
Быстро уходят они.
* * *
Тоже хотелось лучиться
И удаляться от бурь.
Любит свободная птица
Чистого неба лазурь.
Каждая птица – сольно,
Рад личной песне сверчок.
Нет, не умеет как солнце
Свет свой дарить светлячок.
* * *
Растет полынь трава на пепелище,
Прошили корни чью-то боль-печаль,
А соловей — не голос — голосище,
Округу осыпает по ночам.
Сгорели бревна дома безвозвратно,
Оставил погорелец свой приют, —
Он в городе, где на асфальте пятна,
Где «Жигулята», «ПАЗики» снуют.
Травою зарастут любые гари,
Пичуга здесь себе гнездо совьет.
И как беда нас больно не ударит,
Она любовь к родному не убьет.
* * *
Не грустно речке под лучами,
Но луг печален в хмурый полдень,
А лес, коль птицами наполнен,
Их голосами отвечает;
И ветер пред грозой в отчаян,
Как туча подойдет особой.
Лишь человек порой способен
Грустить под яркими лучами.
* * *
Его душа огня просила,
Хотел он проблеснуть звездой...
Уходит за мечтой красивой —
Красивый, дерзкий, молодой.
Себя готов отдать он в жертву,
Чтобы остаться на века;
Плевать ему на пушек жерла,
На сеть стального паука.
Плевать на ветер злой и хлесткий,
Плевать на острие меча...
Печально, если жизнь не роскошь,
И смысла лишена мечта.
* * *
Бьётся в листве ветер,
Словно плотва в сети.
Ливень ему ответил
Будто сорвался с цепи.
Плёс забелел как от лилий,
Тучи черны над рекой…
После поспешного ливня
Будет царить здесь покой.
* * *
Еще вчера пыхтела тыква
И зеленели кабачки;
Сегодня иней утром выпал
Лист вымер и торчат тычки.
А ведь сентябрь пока что начат,
И будут теплые деньки;
И будут голоса на дачах,
И визг детишек у реки.
И солнце не шутя закатит,
Блестя, как золотой карась...
Ты можешь зеленеть, приятель,
Но помни заморозков власть.
* * *
Эти скажут: «Все правильно!»
Эти скажут: «Увы...»
Эти, кажется, правы;
Да и эти тоже — правы.
Этому дюже не рады -
Перегорожен пут.
Всюду торчат правды
Некуда даже шагнуть.
* * *
Этот вечер — ни как перышко,
Этот вечер — кусок гранита;
Человеку ужасно беспомощено,
В человеке что-то разбито.
В человеке что-то повержено,
В человеке что-то раздавлено;
Человек себя чувствует ветошью,
Невостребованностью,
бездарностью.
А всего-то девчушка-тростиночка
От него отвернула носик.
И никто не придет не выручит,
О беде неизбывной не спросит.
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
Поэзия : 2) Огненная любовь вечного несгорания. 2002г. - Сергей Дегтярь Это второе стихотворение, посвящённое Ирине Григорьевой. Оно является как бы продолжением первого стихотворения "Красавица и Чудовище", но уже даёт знать о себе как о серьёзном в намерении и чувствах авторе. Платоническая любовь начинала показывать и проявлять свои чувства и одновременно звала объект к взаимным целям в жизни и пути служения. Ей было 27-28 лет и меня удивляло, почему она до сих пор ни за кого не вышла замуж. Я думал о ней как о самом святом человеке, с которым хочу разделить свою судьбу, но, она не проявляла ко мне ни малейшей заинтересованности. Церковь была большая (приблизительно 400 чел.) и люди в основном не знали своих соприхожан. Знались только на домашних группах по районам и кварталам Луганска. Средоточием жизни была только церковь, в которой пастор играл самую важную роль в душе каждого члена общины. Я себя чувствовал чужим в церкви и не нужным. А если нужным, то только для того, чтобы сдавать десятины, посещать служения и домашние группы, покупать печенье и чай для совместных встреч. Основное внимание уделялось влиятельным бизнесменам и прославлению их деятельности; слово пастора должно было приниматься как от самого Господа Бога, спорить с которым не рекомендовалось. Тотальный контроль над сознанием, жизнь чужой волей и амбициями изматывали мою душу. Я искал своё предназначение и не видел его ни в чём. Единственное, что мне необходимо было - это добрые и взаимоискренние отношения человека с человеком, но таких людей, как правило было немного. Приходилось мне проявлять эти качества, что делало меня не совсем понятным для церковных отношений по уставу. Ирина в это время была лидером евангелизационного служения и простая человеческая простота ей видимо была противопоказана. Она носила титул важного служителя, поэтому, видимо, простые не церковные отношения её никогда не устраивали. Фальш, догматическая закостенелость, сухость и фанатичная религиозность были вполне оправданными "человеческими" качествами служителя, далёкого от своих церковных собратьев. Может я так воспринимал раньше, но, это отчуждало меня постепенно от желания служить так как проповедовали в церкви.
